Для глинистой почвы лучше брать штыковую лопату, заточенную как нож. Ею же удобно разрубать мелкие суставы: локтевой, межпозвонковые, лучезапястные; суставы крупнее только ножовкой – зубья звенят, когда натыкаются на кость вместо податливых хрящей и мякоти. Вибрация сопротивления идёт от лезвия к собственной руке. Резать можно только по соединениям костей, иначе никак.
Первый раз он заебался ладонями сгребать осколки голени и ошмётки кожи.

Вечер, чтобы расчленить тело, неделя или даже больше до – найти подходящее место. Он ищет землю, которая никогда не встречала человека, которой не касался плуг или подошва ботинок, в которую не опускали семена, выведенные в результате столетней селекции. Девственную землю, нетронутую, непригодную для эксплуатации и насилия. Поросшая бурьяном, жёсткая и когда в неё втыкаешь лопату — ощущаешь, будто мать глиняными вязкими руками сопротивляется ему.
У такой земли особый звук, у такой есть пульс спящего человека. Тор его слышит, когда щекой прижимается к ней, будто к чужому брюху. Глухим рокотом мама переваривает мертвечину в соль, перегной и торф, слизывает с кости весь кальций, а с мяса выжимает белок.   

Ёрд, ты слышишь, это тебе.

Когда это началось. Наверное, впервые, когда Тор увидел репортаж про кимберлитовую трубку где-то в Сибири -  открытая зияющая рана в теле Ёрд посреди города, многоэтажки, обступающие края язвы. Она как будто лежала на вскрытии с вывороченным наружу кишечником и желудком. По стенкам её внутренностей ползли огромные машины, загруженные рудой — отмершая чешуя её кожи с белыми пятнами гноя. Иногда в них находили алмазы – её застывшие слёзы. Такие происходят от высокого давления, когда так больно, что Ёрд плачет тысячелетиями углеродом.

Тор смотрел, как они проворачивают в матери бур, углубляя увечье до самого центра.
А после Тор заставил Ёрд смотреть, как он проворачивал нож в брюхе какого-то пойманного шахтёра.
Он просто произвёл обмен. Вот тогда это началось.

Тор делает, что она велит, движется, если она позволит, смотрит на то, на что она укажет. Его сознание сходится в точке 60х60х60 сантиметров. Он смотрит на живое, беспомощное, что дал матери. Пальцем он щелкает по лепестку пиона  и с удивлением обнаруживает, что он не осыпается прахом.
Когда Ёрд поднимается на ноги, он остаётся на коленях. Он запрокидывает голову, но видит только равнодушный треугольник подбородка.

— Ты же видишь, я могу быть как ты, — Тор утыкается носом в живот матери, трётся то одной щекой, то другой. Ладонями он обхватывает её поясницу и вжимает в себя, будто пытается прогрызться к её печени, — посмотри на меня. Я учусь быть как ты.

За кисть он перехватывает её руку и тянет к своему лицу, чтобы слизать с её пальцев всю дневную пыль и грязь. Кончиком языка по костяшкам, влажно целует центр ладони. Ему хочется откусить один палец, хотя бы фалангу для себя, чтобы носить в карманах.

Это должен был быть дружеский визит – приятные приветствия, небольшие подарки, что точно понравится старому другу, обмен информацией. Да, место действия старый склад клана Бордо, да в последнее время от шпиона их клана приходит весьма тревожные сообщения. Но Нин Гуан не может позволить себе просто не прийти или же сказать прямо о своих опасениях. Испанцы не лучшие мафиози, но если они существуют, то дело иметь придется. Даже если очень не хочется.

Иначе говоря, женщина берет с собой лишь пятерых проверенных людей, чьи физические были способности на высоте. И, конечно же, она зовет Бэй Доу, как-никак это не так, будто Нин Гуан пойдет хоть куда-то без своего личного телохранителя. Возможно, слишком неосмотрительно, но с мистером Бордо она была знакома порядка пяти лет, вместе ездили в отпуск на его яхте однажды и даже обменивались своими людьми. Так что, наверное, впервые ей очень хотелось верить, что впереди ее не ждало разочарование. Однако это не значит, что перед отъездом она не предупредила своих людей о том, чтобы те были готовы. Да и в принципе находились неподалеку.

И это зудящее в груди чувство тоже мало как помогало. Как будто Нин Гуан допустила слишком много ошибок, которые продолжает делать до сих пор, так просто сидя на заднем сидении машины, что стремилась к месту встречи. Обычно такое чувство нервировало до жути, а потом еще и портило настроение на пару дней вперед. Как-никак все, что должно было произойти – произойдет. Вопрос, конечно же, всегда был немного в другом: на чьих условиях?

— Что-нибудь еще поступало из нашего информатора? – интересуется женщина, разминая свою шею. Это все так давило на нее, что, пожалуй, после точно нужно будет сходить на массаж.

Что хотела бы услышать Нин Гуан, сказать было сложно. Конечно же, что может быть лучше, чем услышать, что все будет обычно, а еще в полном порядке и позже можно будет выпить немного вина перед сном? Получит ли она такой ответ? О, можно было поспорить на все ее состояние! Ничего подобного, наверняка.

Итак, стоило ли взять с собой оружие? Другие наверняка смогли бы ее защитить, так что можно было положиться на них. И все же всегда был тот ужасный мизерный шанс того, что все пойдет совсем не так, как нужно, и то, что казалось ненужным, сможет спасти жизнь. А еще существовал шанс, что оружие могли заметить те, кому о нем знать не стоит. Конечно же, эти вариации, шансы, что могут не сыграть роли или же вовсе никогда не появиться, все может уйти во что-то другое. И Нин Гуан было весьма тяжко принять то, что все не пойдет так, как хочется.

Это все раздражало.

— Бэй Доу, — тянет женщина, смакуя внезапную мысль, что пришла в голову, да и достаточно быстро пришедшую на уста: — успеем потом съездить в тот рыбный ресторан на пятнадцатом этаже?

Планы – вот, что позволяет людям жить. И тот ресторан, что пришелся ей по вкусу, но женщина так и не удосужилась узнать его название, звучал как хорошая причина, чтобы пережить не только эту поездку на машине, но и саму встречу. Хороший ведь план.

дэнджи пахнет псинами, дешевым дезодорантом и жирным говяжьим бульоном от рамена, купленного ранее, за его, ёшиды, счёт. когда хирофуми наклоняется к нему в кинозале, упираясь в подлокотник неудобного сиденья, этот плотный запах обволакивает, перебивая вонь от убитого демона, распластавшего свои мёртвые щупальца перед широким экраном. в пустом зале после экстренной эвакуации они остаются вдвоем, и фильм, идущий на фоне, продолжают показывать только им двоим. ёшида находит это забавным…

- тебе нравится, что мы прогуляли школу, дэнджи-кун? – горячее дыхание касается чужого уха, и губы застывают в паре миллиметров, выдавая фальшиво, - как нормальные ученики…

ведь именно так поступают, когда хотят развлечься, верно? не идут на последние уроки, а покупают билеты в кино на несколько сеансов подряд…

хотя откуда ёшиде это знать? ему практически всё равно на то, чем должны заниматься «обыкновенные школьники». в кинозале провокационно пусто, и всё, чего ему вдруг хочется, это вцепиться в чужое ухо или шею зубами или запустить свои длинные белёсые пальцы под воротничок не слишком свежей рубашки дэнджи. пока на фоне идёт этот никому не нужный фильм, пройтись языком по линии чужой челюсти, слизывая его животный, «псиный» запах.
самое смешное, что они оба не знают, что такое быть «нормальными», и дэнджи только подтверждает это своими вопросами, комментариями и глуповатым взглядом, в котором сквозит какое-то разочарование и капля усталости.

дэнджи-кун говорит, что ему нужна девушка, и ёшида, не сдержав эмоций, на этих словах едва заметно в полутьме кинозала морщится, с презрением поджимая губы. именно «де-вуш-ка» с акцентом на то, что денджи предпочитает именно этот пол в списке приоритетов, для того, чтобы целоваться. или трахаться. или облизывать пальцы на её ногах… или что бы там не пришло бы ему в его соломенную голову, когда дэнджи напрягается в фантазировании так сильно, что ещё немного, и из-под светлых волос полезут иголки и булавки.

если у него будет девушка, то не нужно станет привлекать внимание других женских особей, раскрывая личность человека-бензопилы, а именно это его, ёшиды, главная миссия - не дать бензопиле появиться. ради этого нужно идти на компромиссы.

так в кинозале появляется она, мифунэ фумико, девушка готовая на всё.

ёшида называл бы её нимфоманкой.
если быть чуть честнее, ёшида назвал бы её фантастической сукой. это напоминает даже не подготовленное свидание, а что-то вроде случки, когда ёшида с сожалением поднимается с кресла, оставляя дэнджи с его новой знакомой наедине. если дэнджи-кун хочет девушку, то девушка у него будет – для хирофуми это приказ, который не обсуждается. он всего лишь исполнитель. или сводник. или разводчик – роль, в любом случае, довольно специфическая.

«это и значит быть нормальным?» - прилетает уныло ему в спину.
«да».
да. да. да.

мифунэ сделает всё – в ней ёшида не сомневается.
отлично изобразит школьницу, хотя ей уже за двадцать, и только такой неопытный дурачок как дэнджи не заметит на её бледной щеке слой макияжа толщиной с палец. разрешит целовать себя, развалившись на сидении, с радостью и готовностью залезет к дэнджи-куну в штаны… о, мифунэ фумико сделает всё, но ёшида сделал бы это ещё лучше.

он был бы лучше неё во всём, но нужна «де-вуш-ка», привлекательная и податливая, словно кукла, ведь это так правильно и поощряется обществом. уже на выходе из пустого кинотеатра ёшида едва заметно оскаливается с недовольной миной, предполагая, что мифунэ к этому времени уже успела залезть на дэнджи сверху, и на мгновение ему хочется вернуться в кинозал, чтобы прервать их, но правила есть правила.
внутри, под слоями форменного пиджака и выглаженной рубашки, под кожей грязными едкими чернилами разливается ощущение, что в кинотеатре должен был остаться он.

---

дэнджи слишком много разговаривает.

его рот с кривоватыми острыми зубами практически не закрывается, пока он перемалывает языком всё произошедшее вчера снова и снова, а обступившие его одноклассники таращатся бараньими глазами, чуть ли не пуская слюни, веря каждому его слову. естественно, мало кто из них может похвастаться даже тем, что просто потрогал девчонку за коленку в кинотеатре, не говоря уже о чём-то большем.

- как всё прошло? – стоит подойти ближе, как ёшида снова ощущает этот животный запах, горечь на корне языка и жгучую ревность ко всему, что дэнджи-кун произносит вслух. а ещё к тому, что сам хирофуми, зная фумико, может себе представить.

они оба, конечно же, преувеличивают.

ёшида слушает скептически, и жидкая густая чернота ревности внутри гниёт и оплавляется, стекая по рёбрам, пока хирофуми повторяет про себя мантрой «он преувеличивает», когда придурок дэнджи снова завирается, путаясь в собственных показаниях. белёсое лицо не выдает яркой заинтересованности, но дэнджи говорит и говорит (слишком много, слишком подробно, слишком воодушевлённо). ему не должно было понравиться, ведь мифунэ старая, мифунэ насквозь и полностью фальшивая.
мифунэ… девчонка. в конечном итоге просто девчонка.

но хирофуми хочется убить её только за то, что она вообще вчера была там. за то, что не опоздала, по дороге случайно не запнулась и не сломала ногу. а больше всего её хотелось разорвать за то, с каким детским восторгом о встрече с ней сейчас говорит дэнджи.

ёшида щурится, складывая ледяные руки на груди, приваливаясь спиной к стене, глядя на собеседника и сквозь него одновременно.
- тебе понравилось, дэнджи-кун? – ледяной голос, ни мускулом не дрогнувшее лицо. простая, почти невинная заинтересованность, ничем не выдающая в себе тёмную бурю эмоций, скрывающихся внутри, - то, что было вчера. понравилось?

ну конечно.
святой, согласившийся со своей святостью - далее не больше, чем шарлатан. хинате не приходилось видеться с теми мучениками, чьи имена отражаются на страницах истории в позолоченных рамочках с ароматом ладана, но в его родной стране святые прячутся за самоном на каждой второй улице. видеть их – как-то даже не ново.

будто бы даже скучно.

знает ли этот мальчишка хоть что-нибудь о святых?
а о кицунэ, заполняющих для своей богини корзинку изобилия?

может, мальчик и не хочет помогать, чувствуя в дарованном освобождении лишь сухую необходимость, но он продаёт свои услуги бесплатно, что в эпоху соцсеточного инфоцыганства на страницах инстаграма и проданных за мешок золота сеансов экзорцизма по скайпу выглядит по меньшей мере странно, а по большей – как величайший акт непрошенного альтруизма. хината не знает, откуда этот ребёнок берет деньги, как долго он шляется по обосранным притонам, и почему его по сей день не прибил какой-нибудь бухой ублюдок с розочкой из бронзового стекла, но ему недостаточно интересно, чтобы спрашивать. к тому же, хината готов был бы сделать высокую ставку на то, что юный загадочный падаван ему на этот вопрос и не ответит.

хината про себя отвечает: как скажешь.

потому что, кем бы этот чёрный одуванчик в конечном итоге ни оказался – хинате насрать. и будь он хоть святым, хоть школьником с синдромом главного героя, хоть дремучим отшельником из мерлиновских времен, застрявшим в теле щуплого вонючего подростка.

- несложным образом. со стороны так и не скажешь, что тебя волнует собственная конфиденциальность, - хината задирает рукав своего пальто, обнажая предсказуемо дорогие наручные часы. он старается запомнить время до секунд; оно провалится из-под ног после первого прикосновение ворожея, но хината хочет помнить точную цифру. - пришел-ушёл, как такседо маск. наркоманы – не безногие клиенты хосписа, они умеют общаться, распускать слухи, сочувствовать в конце концов. ты бы хоть район пребывания почаще менял, шпион.

не в интересах хинаты растрёпывать молодому пилигриму, как правильно скрываться от всего остального мира, но в его – закинуть удочку на будущее, если ворожей не согласится сотрудничать платно. а он не_согласится – в этом-то хината уже убедился. что может быть ценно для такого, как он? нематериальное, нефизическое, не построенное на насильственных связях с другими людьми.

свобода.
но для чего?

он ищет себя или щупает потенциал ещё нераскрытых возможностей? хината, признаться, не представляет, как такой индивид вообще дожил до своих лет, если он всегда был, ну… таким.

обезличенным и прозрачным, как водород.

чем он занимался до всего этого – неужто ходил в школу и скрипел по доске мелом формулы и уравнения? со стороны выглядит, будто ни за что. максимум, во что может поверить обыватель – это на домашнее обучение внутри замкнутых стен библиотеки с бесконечными уайльдами-диккенсами и коллекцией разноцветных закладок. он и сейчас как будто приклеился к своей книжке; словно прячет в ней ключ от собственных секретов или недосказанные слова, без которых весь этот диалог приобретает это желейный запах таинственности. хината знает, что ничего эта мелочь там не припрятала – такие, как он, не скрывают очевидных ответов, просто другие сами не замечают их перед своим лицом.

- думаешь, у меня дома лежит волшебный портрет? – ноги хинаты заметно длиннее тела, и в сидящем положении их лица более менее выравниваются. снимая с лица приросшие к нему (и совершенно бесполезные там) солнечные очки, хината прячет их в сумку, сталкиваясь обнажённым взглядом со вспышками неведомых глаз напротив. ощущение близости чужой маны трамбуется в горле до приступов кашля; благо, хинате хватает сил держать себя в руках, пусть и чужая магия навскидку кажется куда сильнее его собственной.

такое различие не пугает; хинату вообще мало чего способно напугать – он колеблется на канате над пропастью вот уже двести лет, тридцать из которых стоит на одном носке. сорваться кажется выходом, на который он не решится, пока голодное алчное нечто расползается внутри него как онихомикоз; если мальчик его уничтожит, то даже спасёт.

однако, он не уничтожает.

лёгкая блажь пробегается по шее лисицы и распускается к телу приморскими огоньками медуз, зажжёнными под черновым пластом неба. хинате очень хочется выдохнуть – и он делает это, боясь, что просто растечется на плече незнакомца как блядская ведьма пустоши; пара секунд, и его не ототрут, не отдерут, не всковырнут с этого постельного белья и чужого свитера, прокуренного до атомов и молекул. ощущение неощутимости; тёплое молоко в холодной кварцевой пещере, разливающееся по горлу на контрасте с ледяной кожей. легко. осязание замотанных оборванных крыльев, которые начали заживать. сложное путанное, кисловатое с непривычки, но сладкое послевкусие. он не понимает.

теряется.

падает, но не боится упасть.

хината проваливается из реальности и пытается ухватиться за неё, сжимая пальцы на коленях. не получается – он замер так, что слышит даже собственное дыхание, будто тиннитус в ушах наконец-то пропал.

ох, его нет.

его правда нет.

интересно, как долго еще пальцы ворожея будут пахнуть сычуаньским перцем и амброксаном, после того, как хината покинет эти безличностные объятия? интересно, сколько времени прошло вот так, пока лиса притворяется воротником на капюшоне бежавшего уличного экстрасенса?

он пытается разобрать черты лица напротив, когда разлепляет скомканные узелками ресницы. сначала кажется, что это – настоящий подвиг. позднее оказывается, что подвиг – это заставить голосовые связки работать, чтобы ответить на заданный ему вопрос.

хината смотрит на часы: уснул он или нет, но прошло около двадцати минут.
он и в самом деле так давно не чувствовал тишины.

- а ты? – взгляд лисицы по-прежнему диковатый, но словно увидевший свет человеческого огня, у которого можно погреться. – что ты чувствуешь, когда делаешь «это»?