– Северус!
У Лили большие глаза, как у затравленной на охоте лани; она бежит через все поле к пруду, и ее острые коленки рассекают все еще высокие после щедрого на солнечные лучи лета луговые травы. Юбка треплется на ветру от быстрого бега, и ее форменные складки играют с ним, как со старым знакомым.
Северус, завидев Лили, наскоро поднимается, опираясь на ствол старого вяза, растущего над самой водой. Он прячет лицо в сальных волосах и закрывает правый глаз ладонью, но на его бледном лице любой синяк расцветает ярче, чем цветы в оранжерее мадам Стебль.
– Что с тобой?
Лили подлетает к нему и не замечает, как он вытягивается в струну, стараясь быть рядом с ней выше, значительнее, заметнее что ли – она смотрит только на его лицо, пальцами отодвигая темные волосы, будто тину и ряску с глади пруда.
– Это он? – ее щеки начинают полыхать ярким огнем, и если бы Лили не была так занята гневом, то она наверняка бы заметила, с каким подобострастным восхищением задерживает дыхание Северус, когда она касается его волос подушечками пальцев. Ему хочется, чтобы в этом синяке она видела лишь его – его самого, а не того, кто послужил его появлению. В конце концов, думает Северус, это даже неважно, и если это привлекает внимание Лили, он готов сам провоцировать Поттера и его дружков, лишь бы она все также касалась его лица, как сейчас.
– Всего лишь синяк, – бросает он и хочет закрыть глаз волосами снова, но слишком боится случайно дотронуться до нее; его сердце колотится так бешено, что дергается кадык. Боль от удара по лицу – унизительного, мерзкого – кажется ему такой несущественной платой за ее близость. Но Лили кипит и бурлит, как котел, который, по недосмотру и глупости, перегрел какой-нибудь недалекий и неумелый зельевар.
– Я… Как он… Почему?!. – впрочем, ее не слишком интересует ответ на этот вопрос; она, щурясь, всматривается за спину Северуса, который хочет дернуть ее за плечи и закричать, что он, он здесь, и ей не нужно смотреть на того, кто стал причиной его внеочередной травмы.
– Лили, я правда в порядке, – он делает вялую попытку, раздираемый досадой и ревностью. Северус даже открывает рот, чтобы от раздираемой ярости сердца крикнуть ей прямо в лицо, что на самом деле, как он думает, ей совершенно неинтересно его самочувствие, его боль, его пережитое унижение – она всего лишь использует это как предлог, чтобы вновь оказаться ближе к нему. К нему! К Поттеру, к этому плебею, грязному выскочке и недоучке, который волочится за каждой легкодоступной юбкой Хогвартса. Но страх потерять ее – ее легкие касания, ее расположение, ее беспокойство – слишком силен, чтобы он мог позволить дать волю своим чувствам.
– Ничего ты не в порядке, – она все еще ищет кого-то за его спиной, но не находит и снова смотрит на него, – Северус счастлив и едва не улыбается во весь рот, но вовремя тормозит себя. – Пойдем к мадам Помфри, – Лили берет его за руку. – Пойдем, тебе нужен компресс из бадьяна, – бормочет она, перешагивая через сухой корень вяза, торчащий изгибом из земли, и он молча восхищается ее познаниями в целебных зельях, и хотя примочка из бадьяна на правом глазу вряд ли добавит ему мужественности в глубоких зеленых глазах Лили Эванс, Северус рад, что сейчас она ушла с ним, и гонит от себя мысли о том, что будет потом, там, в гостиной Гриффиндора, куда ему, увы, закрыт путь.

– Что произошло? – спрашивает Лили, сидя на кушетке больничного крыла, пока Северус держит у правого глаза большой кусок ваты, щедро смоченный в разведенной настойке бадьяна, и щурится, стараясь, чтобы из здорового глаза не вытекали слезы – процесс лечения бадьяном действенный, но весьма болезненный. Он чуть слышно шипит и кусает губы.
Из-за слезящегося левого глазного яблока Северус почти не может разобрать ее очертаний.
Поттер считает, что между нами что-то есть – вот так звучит правда, Снейп отчетливо слышал эту причину от Поттера, по милости которого сейчас вынужден проводить такой редкий солнечный осенний день в замке, прежде чем получил удар кулаком в лицо (вот так по-магловски дико и унизительно!). Но он боится озвучить это Лили. Боится, что даже полуслепо прочтет в ее ответном взгляде насмешку и недоумение – как подтверждение тому, что между ними в действительности ничего нет. Боится, что она объявит об этом Поттеру, и теперь того ничто не будет сдерживать – он будет думать, что Эванс может принадлежать только ему.
Он и сейчас так почему-то думает, но Северус никогда не был оптимистично настроен по поводу умственных способностей Поттера, так что…

...Лили сидит на кушетке, скрестив руки на груди, отчего галстук замялся и поник на рубашке.
Ей кажется, что она почти ухватила нить, из-за которой Поттер все время задирает Северуса, но она, эта нить, кажется ей слишком тонкой, нереалистичной. Северус никогда не пытался стать к ней ближе. Она никогда не думала, что между ними может быть что-то, помимо дружбы и учебника по зельеварению. А еще, вроде бы, Натали говорила, что у Северуса роман с сестрой Амикуса; он противный такой, похож на ястреба, и Лили бы с удовольствием прогуливала бы трансфигурацию, на которую Гриффиндор и Слизерин ходят вместе, лишь бы не слышать его язв и оскорблений.

Лили думает, что это всего лишь в отместку за Амикуса и его безобразный рот. Просто Северус –  еще одна легкая мишень. Просто месть за то, что Поттеру показалось, будто бы Северус улыбнулся – а Лили точно знала, он не мог! – когда Амикус назвал ее, Лили Эванс, грязнокровой падалью на прошлой лекции в четверг.
О драке Кэрроу и Поттера у Хогсмида в субботу днем разве что “Пророк” не дал первую полосу, с досадой думает Лили.
Тогда она позволила себе слишком неосторожный шаг, оценка которому теперь напрашивалась сама собой, пока в нос бил кислый запах бадьянной настойки.
Она позволила себе поцеловать Поттера. На эмоциях, пораженная его самоотверженностью, пока он сидел в гостиной Гриффиндора, дожидаясь профессора МакГонагалл и ее отповеди.
Поттер ничего не боялся – ни скучных отработок, ни розог, ни даже угроз Филча о том, что он когда-нибудь подвесит Джеймса в подземелье за щиколотки на всю ночь и запустит туда летучих мышей. Это не могло не удивлять. Это не могло не привлекать.
Она позволила себе быть восхищенной и благодарной всего раз – это мимолетное мгновение между твердыми шагами Минервы МакГонагалл и любопытствующими взглядами других студентов, которые уже спешили в гостиную, – и прикоснулась к Поттеру губами. Самый первый поцелуй вышел таким нежным и бережным; Поттер дотронулся до ее лица и волос так невесомо и легко, и это так контрастировало с его грубостью и жестокостью. И это не могло не поражать. Это не могло не… привлекать, да.
Поттер конечно же воспользовался моментом, и даже пригласил ее на свидание уже после того, как получил выговор от МакГонагалл, которое, впрочем, пришлось отложить – пока на его посещения Хогсмида наложен запрет. Хотя Лили ответила согласием, и всю ночь воскресенья они целовались в гостиной Гриффиндора перед тлеющим камином, когда Поттер ввалился туда, весь провонявший навозом и флоббер-червями – ему назначили отработки у Сильвануса Кеттелберна, который, после недавней стычки с огненным крабом, чуть не лишился нескольких пальцев на правой руке.

– Лили, – позвал Северус. Он уже стащил с себя примочку с бадьяном и под его правым глазом осталась лишь небольшая ссадина. – Что-то не так?
– Нет, – Эванс тряхнула копной рыжих волос и поморщилась. – Просто задумалась.
– О чем ты написала в эссе по трансфигурации, кстати? – попробовал сменить тему Северус. – Бисер или жемчуг?
– О, – только и произнесла Лили. Вместо эссе о способах трансфигурирования мелких предметов она обнимала Поттера на диване гостиной Гриффиндора. Джеймс выцеловывал дорожку на внутренней стороне ее руки, от него пахло землей, травой, гнилью и грязью – губы были нежными и шершавыми, теплыми, трепетно касались выступающих синеватых вен.
– Тебе нужна помощь? – участливо спросил Северус, нахмурившись. Еще никогда Лили не затягивала с домашним заданием. Еще никогда ему не удавалось предложить ей свои услуги “репетитора”.
– Я совсем про него забыла, – поникла Эванс. – Слушай, Сев, я пойду, – она бегло коснулась его горячей ладонью, а он пропустил вдох. – Давай встретимся вечером в библиотек… Хотя, постой, – она вдруг окинула его внимательным взглядом, – тебе наверное будет больно чита…
– Нет, я приду, – поспешно перебил ее Северус и даже попытался встать, но в этот момент тяжелые двери распахнулись и внутрь вошла мадам Помфри, тут же вскинув руки:
– Мистер Снейп, ну будьте же благоразумны! Кто разрешил вам снимать повязку? Разве вы не знаете, что экстракт бадьяна воздействует на глубинные повреждения только спустя полчаса? А профессор Слизнорт давеча говорил, будто бы вы делаете значимые успехи в целебных травах, – проворчала она, и Снейп покраснел, поспешно прислонив вату к лицу.
– Я приду, – повторил он, снова теряя силуэт Лили из-за жгучей боли, вызывающей слезы.
– Встретимся вечером, – Лили подарила ему слабую улыбку и вышла в холл.

Что ж, наверное она сорвала первый приз за самые короткие отношения в Хогвартсе — начавшиеся в ночь субботы, и закончившиеся в середине дня вторника.

Джеймс, Питер, Римус и Сириус забавлялись в большом зале, запуская заколдованных лягушек из бумаги в сторону стола пуффендуйцев – ладно, стоит признать, что забавлялись лишь трое, а Римус читал учебник по Защите от темных искусств, лишь иногда бросая на Джеймса и Сириуса укоризненный взгляд, когда зачарованные лягушки норовили залезть под юбку нескольким пуффендуйкам, чем вызывали тонкий высокий визг с одной стороны и одобрительное улюлюканье – с другой.
– Ты! – громко окликнула Джеймса Лили и двинулась в его сторону. – Я знаю, что ты сделал!
Римус вздохнул и закрыл книгу, поспешно убирая ее в сумку.
– Думаю, нам стоит уйти, – осторожно сказал он, глядя на то, как приближается к ним Лили.
– А мы не можем остаться на представление? – наигранно робко поинтересовался Петтигрю, начав, однако, подниматься с лавки. – Я лягушку забыл, подожди, – и он сделал исподтишка взмах волшебной палочкой, так, чтобы чары, приманивающие обратно его “игрушку” задрали юбку одной из студенток Пуффендуя особенно неприлично.

Если Пэнси Паркинсон не заслужила того, чтобы получить на каждый существующий праздник самый прекрасный подарок, а в абсолютно любой день тоже что-то приятное, то кто вообще заслужил? Она вела себя просто образцово совершенно со всеми, была приветлива и мила, закрывала все свои академически долги вовремя и с оценками, которыми гордились родители! Так что ну разве она не заслуживала того, чтобы купить себе что-то. Никаких вопросов, ведь ответ был очевиден.

Итак, когда у нее было то самое настроение побаловать себя чем-то приятным, Пэнси именно это и сделала – пошла за покупками сначала по самым любимым магазинам, а потом в первые встречные. Однако найти себе что-то стоящее, когда желание пройтись за покупками спонтанное, весьма сложно. Так что девушка тратит по меньшей мере пару часов, чтобы ничего не найти и заесть свое горе вторым рожком мороженого за день.

Но только Пэнси не собиралась сдаваться и идти домой с одним лишь пакетом прекрасной пары туфель! Еще чего! Так что пока решается вопрос о том, в какой магазин пойти дальше и стоит ли вообще продолжать тратить время в этой части города, глаза то и дело скачут по толпе вокруг. А люди вокруг весьма разнообразные и движутся в самом хаотичном состоянии на свете.

Самое забавное – ребенок в красном свитере, который раз за радом подкидывал мяч и никак не мог его поймать. На втором месте взрослый парнишка, который крутился вокруг, смотрел на часы и  ждал начала своего свидания, но то ли его кинули, то ли он пришел слишком рано. Третье же у Драко Малфоя, которого девушка, о ужас, не заметила сразу!

Само собой первое правило хорошего настырного этикета: иди и поздоровайся! Но что в этом веселого? Тот явно что-то искал, а еще не имел чести позвать ее пройтись по магазинам. Из-за этого Паркинсон решает сначала разузнать да просто посмотреть на страдания любимого друга.

Однако как много от него она ожидает, так мало от него получает. Иначе говоря, Драко не спешит плакать по среди улицы и валяться в грязи, как и не кричит в небеса, взывая к милости Пэнси. Это ее само собой расстраивает, но мороженое заканчивается, так что и делать ей особо и нечего больше. Так что девушка идет здороваться с Малфоем, слишком поздно удивляясь тому, что тот в принципе один тут бродит. Хотя и кто знает, вдруг Крэбб или Гойл где-то неподалеку.

— Выглядишь паршиво, Драко, — тянет Пэнси, подходя достаточно близко, чтобы ее услышали и обратили внимание. – Потерял что-то?

Еще было предположение пошутить о дне рождения миссис  Малфой, о котором парень благополучно забыл, но как же это было бы ужасно, если это действительно было так. Да и кто даже поверит, что кто-то мог забыть про его мать! (ха)

— О Моргана! Ты палочку потерял?!

Пэнси уже была знакома с Поттером достаточно, чтобы понять, что это вообще что-то гриффендорское. Гермиона, конечно же, была не такой «гриффендоркой», но кто знает какие проклятия они могли были передать! То, что их факультеты вообще общались было чем-то странным, так что магия Хогвартса тоже могла быть весьма шокирована таким поворотом. В общем, потерянная палочка – вполне жизнеспособный ответ на вопрос о столь… поникшем состоянии Драко. Да и, Мерлин, пожалуйста, пусть это будет так! Пэнси уже готова припоминать этот момент парню всю его оставшуюся жизнь.

Фрэнк был недоволен собой. Маленькое тельце прижатое к стене, такая беззащитная и беспомощная. Откровенно говоря, Легион был взбешен, что ему пришлось так позорно сбежать из того переулка, совершенно ничего не сделав существенного. В его руках все еще было то фантомное нежное ощущение чужой кожи, в уши так и било трепетом маленького испуганного сердечка, бившегося, словно об ребра, в груди девушки.
Отдышавшись на улице от приступа «злой руки», как назвал это явление Фрэнки, парень быстро нагнал девушку и уже двигался за ней на солидном расстоянии, не подходя, а наблюдая издалека, чтобы его нельзя было заметить. Так они все же добрались до жилья рыжей девчонки. Легион остался снизу, не заходя в здание.
Он оббежал несколько раз дом, в итоге обнаружив нужное окно и по свету в этот поздний час, определил, где жила Микаэла. Ему потребовалось постараться, чтобы забраться наверх. Но эти домишки были словно приглашением для ловкого маньяка. Фрэнк мертвой хваткой вцепился в водосточную трубу и быстро поднялся на нужный уровень, поравнявшись с высотой пожарной лестницы, после чего отпружинив от трубы и стены, смог допрыгнуть до лестницы, вцепившись в нее пальцами. Зависнув над землей в нескольких метрах, Моррисон слегка раскачался и ловко подтянулся вверх, закидывая свое худое тело одними руками. Так Фрэнк оказался на пожарной лестнице, немного погодя добравшись до мансарды, он по краю аккуратно пробрался к окну. И не ошибся, это явно была комната его цели.
Он спускает с головы капюшон, заглядывая в окно с одного края, буквально одним глазом, пытаясь высмотреть девушку в комнате. Некоторое время ничего не происходит, только картина соответствующего хозяйке помещения, статично предстает глазам Фрэнки. Но немного погодя, его взору показывается хозяйка дома – лишь махровое полотенце закрывает ее тело, заставляя Моррисона тяжело втянуть прохладный ночной воздух и нервно сжать кулаки до побеления костяшек пальцев.
Свет меркнет. Вместо них горят свечи и дым от каких-то трав обволакивает комнату. Что-то это напоминает, до боли знакомое ощущение, словно сущность так стала немного ближе, проведя когтистыми лапами по спине и затылку Фрэнка. Этот ритуал открывал проход для девчонки туда, куда нельзя было смотреть. Видимо это и не нравилось сущности, ей не нравилось, что кто-то слишком открыто подглядывает. И она хотела ненужного свидетеля забрать. Теперь Легион понял, сущность хотела ЕЕ туда. Чтобы она страдала в ее мире, в ее плане, а не здесь. Не было смысла пугать, мучить или убивать девушку тут.
Но как он мог ее вытащить? Видимо без его помощи рыжую девчонку нельзя было затащить. Фрэнк был маяком или чем-то вроде этого. Глаза и руки самой твари? Непостижимое зло все это время смотрело на чужой мир через его глаза или оно настолько вездесуще, что посредник нужен лишь как маленькое звено? Моррисон нервно посмотрел в темноту неба. Пустота не откликнулась с ответом, но вернувшись взглядом к окну, заметил, что свечи больше не горели, лишь дымка в легком свете полумесяца, кружилась у самого потолка.
— Немного старых навыков, — Фрэнк приложился к стеклу, очень аккуратно надавил на раму и слегка повозившись смог открыть слегка приоткрытое окно. Мягко перевалившись через проем, Фрэнк задвинул окно, чтобы слишком сильный сквозняк не поднял шума. После чего навис над постелью жертвы, раздумывая над своими дальнейшими действиями.
Она металась во сне, собирая руками и ногами постельные принадлежности, цеплялась за него руками, словно пытаясь выбраться. Фрэнк так и чувствовал скрежет маленьких мандибул того кромешнего зла через эту девушку. Он мог схватить ее за шею и задушить, пока она металась во сне, но это было не то. Он чувствовал это сейчас сильнее прежнего, а поэтому просто смотрел, как она мечется в живом кошмаре.
Так несколько минут Моррисон наблюдал за девчонкой, пока его руки не потеряли покой. Он все же схватил ее за нежную и тонкую шею, слегка сжав ее своей ладонью. Такая беззащитная… но он не мог этого сделать. Не сейчас. Всем своим нутром он чувствовал, что было рано. Поэтому отпустил ее шею, проведя пальцами по щеке. Даже с какой-то странной нежностью, после чего отступил к окну, приоткрывая его и собираясь уйти…
Обернувшись напоследок, он в недоумении застыл, наблюдая скрючившуюся в воздухе фигуру.
— Какого… хера? — не дожидаясь развязки, Моррисон поспешил оттуда убраться, захлопнув за собой окно и спрыгнув по трубе вниз.

жан совсем не привык к такой жаре и так часто находиться на солнце и свежем воздухе в целом. иногда ему кажется, что у него перенасыщение улицей и ему отчаянно не хватает затхлости и прохлады гнезда. жан испытывает почти физическую потребность забраться в самый тёмный подвал дома и оселиться там, и он понятия не имеет, вызвано это отвратительной жарой и палящим солнцем, или ему всё же не хватает привычной мрачной обстановки.

хуже жары на улице была только возможность смотреть на джереми нокса.

он тоже страдал от жары, но, в отличии от привыкшего игнорировать любые физические неудобства жана, страдал он почти что демонстративно. жану было даже немного жаль капитана; но жалость терялась в тумане на фоне того, как нокс смахивал со лба влажные вряди волос, пока бегал с клюшкой по корту. сердце жана не выдерживало: джереми слишком красив, и липнущая к его телу футболка мешала ему сосредоточиться на игре; жан продолжал ставить ему подножки, скорее желая хоть как-нибудь избавиться от маячившего перед глазами красивого мальчика, чем по привычке, от которой никак не мог избавиться.

привычка, конечно, тоже играла немаловажную роль.

сейчас он куда лучше понимает, почему у воронов запрещено заводить отношения. конечно, они с джереми просто партнёры и ни о каких отношениях по мнению жана не может быть и речи; но взгляд жана то и дело скользит по ноксу, и он подавляет в себе какое-то неадекватное желание прикоснуться к нему, вместо того, чтобы посвятить всё своё внимание экси. он должен думать только про экси, но нокс уперто лезет в его поле зрения и голову.

когда он его в очередной раз роняет, жан опускает клюшку и смотрит волком. он злится, но не капитана, а на себя; на то, что всё еще не может избавиться от привитых воронами способов одержания победы. но игнорировать то, чему учился годами, не так-то просто, как кажется.

джереми оповещает о завершении тренировки, и жан хотел бы возразить, но тон капитана — необсуждаемый. жан какое-то мгновение мнётся, решая, насколько он отчаянный сейчас чтобы спорить, но в конце-концов кивает.

— потому что это и есть ругательство, — жан дёргает плечом и хочет развернуться чтобы вернуть реквизит на место, но их нагоняют кэт и лайла. жан останавливается, ожидая, пока девушки подойдут к ним поближе.

конечно, он ругается не потому что джереми объявляет конец тренировки. и не потому, что джереми злится на привычку жана ставить подножки. жан ругается, потому что он сам не видит никакого продвижения в своих целях на сегодня, и потому что он настолько долго пытается настроиться на стиль игры троянцев, что не выдерживает уже даже джереми. возможно, если сломать себе ноги, он перестанет это делать? у хозяина были свои способы привить новый стиль (как и отбить старый), и, как бы жану не хотелось вспоминать его... дисциплинарные методы, они были самыми действенными.

лайла и кэт прощаются и уходят по своим делам: жан неодобрительно смотрит им вслед потому что они не тренировались и явно собираются заниматься не этим. жан по обычаю принимает скоростной душ и остаётся ждать джереми в раздевалке, разглядывая наклейку с номером на своём новом шкафчике для экипировки. джереми подходит как раз в тот момент, как жан задумывается о своём прошлом, и пытается нащупать пальцами татуировку с четверкой на щеке.

кажется, жаркая погода плохо влияет на них обоих, потому что моро совершенно не понимает, о чем говорит джереми. чем он его расстроил? и спрашивает так, будто, даже если бы расстроил, жан бы сказал... жан медленно моргает, понимая, что душ не очень-то помог — его лицо и ладони снова обдает жаром; может быть, причина не в погоде и не в быстром душе, а в том, как близко к нему придвинулся джереми. смущаться из-за этого, когда вы спите в одной кровати, немного странно, но жан чувствует себя загнанным. но он не отодвигается. какое-то мгновение рассматривает лицо капитана вблизи, полагая, что вскоре тот сам заметит их неловкую близость.

— я в порядке. о чем ты говоришь?

ну, конечно. если бы авалакх не докладывал эредину буквально все, то что-то бы точно сломалось. возможно, их всех бы поглотила чума или единороги снова бы постарались встать на дыбы и заявить на нее свои права — цирилла не знала и знать не хотела того, насколько все это может обернуться плохо ей. но ее учили — везде есть и хорошая сторона, вот только здесь она ее — не видела. ен могла просто. да и есть ли она в том, что ее буквально держат взаперти, а единственный раз, когда она буквально угнала коня — ее вернули обратно и заперли?

она устала. так сильно устала от всего этого, что вместе с тем, как сильно она хотела домой, она начинала молиться — вот бы понести.

понести, чтобы все это закончилось и ее отправили домой.

но едва ли бы это случилось, потому что здесь куда ни плюнь — у всех свои планы на нее. и это раздражает. так сильно, что она хочет вылить это вино эредину если не в лицо, то хотя бы на голову, лишь бы стереть с чужого лица это безразличие вместе с усмешкой, от которой мороз по коже.

что же, ей пора было действительно признаться в том, что она никуда не сбежит, что живой ее точно не отпустят, но ей так же стоило признаться себе еще и в том, что эредин ее привлекал. так, как может привлекать открытый огонь свечи мотыльков; как может привлекать свобода; как может привлекать небо птиц. и от этого становилось страшно, потому что она не хотела быть ведомой, не хотела быть во власти еще большей, чем над ней имеют.

но эредин здесь чувствует себя совершенно свободно, он даже поднимается и подходит к ней, выдыхая на ухо то, чего она так сильно не хотела слышать.

— ты не можешь судить о моих умственных способностях, эредин, — он почти что щерится, и если бы цирилла была кошкой, то у нее бы шерсть стояла дыбом. но она лишь смотрит на мужчину, смотрит на того, от кого зависит вообще то, останется она жива или нет, и кусает себя за язык; кусает, потому что знает — одна ошибка и ей не простят.

но эредин ничего больше не делает, а ее бедра невольно сжимаются и только усилием воли она не краснеет от того, как же это все глупо и отвратительно одновременно. чтобы сбежать она ни к кому не должна ничего чувствовать, но вместо этого она сейчас ощущает себя уязвленной и чертовы мурашки от чужого шепота, что все еще гуляют по ее спине.

— неужели ты думаешь о том, что я могу подружиться с авалакхом? я не такая дура, знаешь ли, — это звучит практически жалко, как если бы она умоляла его поверить в ее слова, но цирилле ничего не остается, кроме как поднять бокал и сделать глоток слишком большой для того, чтобы горло обожгло и свело судорогой.

вот только кашель она давить умела.

следующие же слова эредина заставляют ее чуть нахмуриться.

— и что же ты хочешь от меня? чем я могу помочь вам всем больше, чем то, что я уже притащена сюда буквально для одной цели — быть инкубатором?, — она загнанна в клетку, она не может отказаться, но и не отказаться — тоже. не может, не имеет права, не имеет даже мысли об этом, потому что авалакх слишком хорошо играет на ее чувствах и эмоциях, а эредин последний гвоздь в крышку гроба забивает в момент, когда говорит о том, что она так хочет.

— он сказал, что как только я рожу, я буду свобода. что же ты хочешь предложить вместо этой такой выгодной сделки?, — цирилла всегда была такой, всегда была острой на язык и даже сейчас, когда она вскидывает собственную голову и смотрит в чужие глаза, она не собирается сдерживать яд и сарказм.

Детские обиды самые запоминающиеся. Они не исчезают со временем, там нужно много причин и качественная работа психолога, чтобы проблемы эти даже подумали уйти. Да и вырывать при этом из сердца и головы их больно. А кто-то ведь и вовсе не хочет их забывать или пропускать мимо себя. Как будто изнутри кто-то сожрет, если вдруг отпустить все это и смести под коврик.

Пэнси совсем не нравится то, что от голоса Уизли у нее челюсть сжимается, а рука так и тянется к палочке. Плохой рефлекс, который почему-то так и не смог уйти за столько лет их разлуки. Прекрасной, милой и милой разлуки! Почему судьба вообще была столь ненавистна к Пакринсон, раз решила вновь столкнуть их пути. Еще немного и можно будет думать, что в их истории действительно должен был остаться лишь один враг. Хотя тут уже был минус один, но шутка уж точно была слишком жестока, чтобы вспоминать мертвого брата Уизли.

Да и она взрослая, она выше этого – говорит Пэнси себе, стаскивая с волос шапку и снимая очки, оставляя все на кассе. Забирать она их в любом случае не собирается, чтобы потом не вспоминать об этой встрече.

— Доброго дня, мистер Уизли, — говорит уже Уизли Паркинсон. Хотя и без улыбки, какая-та пакость ведь должна была быть! Не может ему врезать или магазин разрушить? Тогда просто не будьте такими уж и дружелюбными. – Пришла позвать на чашку чая, надеясь, что не откажете по старой… дружбе.

Вот, и ничего сложного. Еще немного и она действительно сделает все, что было нужно для этого интервью, и уйдет восвояси, напечатав даже не отрицательный отзыв, а нейтральный. Хотя стоило ли делать такие выводы, когда прошло лишь пара секунд, и они обменялись лишь приветствиями? Да, если не так, то позитива не будет никакого совсем, а это портит мотивацию и заставляет Пэнси делать необдуманные поступки, грубить и даже выпивать по вечерам больше, чем того позволял организм.

— Я даже, — почти сразу же спохватывается она, положа руку на сердце, — готова заплатить за пирожные. Нет, нет, за два пирожных!

Это не был намек на то, что ее заклятый враг бедный даже имея магазин. Чего уж, сама она, сколько бы денег родителей не тратила и все равно продолжала видеть этот бездонный кошелек, от бесплатных коктейлей никогда не отказывалась. В мире вообще было слишком мало вещей, которые отговорили бы ее от бесплатного сыра. Хорошо, что слепа к мышеловкам не была, иначе, кто знает, как давно ее история беззаботной жизни уже завершилась. Но некоторые таковыми не было. И хотя Уизли она не считала тем, кто поведется на такую глупость и будет считать себя после пирожного обязанным Пэнси, попробовать все же стоило.

Если, конечно же, тот уже не был знаком со слухом, что Паркиснсон стала протеже Скитер. Хотя какое там протеже, когда ее чуть ли не как крысу с улицы подобрали и решили домашним питомцем сделать. Все было не так уж и плохо, конечно же, но параллели были. Как и все шансы, что, когда она надоест, отправится восвояси, искать новые пути, чтобы время занять и от скуки не гнуться. Может быть, салон со шляпками откроет, кто знает.

Правда, сколько бы она так не думала, что ее совсем не затронет то, что Скитер перестанет видеть в ней хоть что-то, чтобы остаться с ней, это было не так. Даже эта вся ситуация явно намекала на то, как важно ей на самом деле это было. Пэнси уже сделала шаг вперед, когда не хлопнула громко дверью еще в тот первый разговор обо всем этом. И сегодня утром у нее еще был шанс пойти на поводу своей гордости и нелюбви к заклятому врагу, чтобы не быть тут. В определенном смысле, даже было интересно, на что еще будет готова пойти. Изучать только этот вопрос совсем не хотелось. По одной шокирующей вещи на день, пожалуй.

В любом случае, сейчас разворачиваться уже было из разряда собственного унижения. Как будто проблема уже заметила ее и зубами вцепилась, так что либо цепляйся в ответ и жди победы, или клейми себя же позорницей. Пэнси Паркинсон была всяким персонажем в этой жизни, но уж точно не такой жалкой.

отголоски прошлого неслись по пятам, если бы у него была возможность продумать каждый свой шаг, но александр погряз в своих воспоминаниях, агонии чернильных мазков, что вихрем сожрали все едва уловимые проблески света. скрывался, прятался, уничтожал все следы, он был в этом хорош, его воспитывали так; откажись от собственного имени, заставь людей поверить в очередное клеймо. избегай близкого контакта, держи дистанцию, вынуди себя поверить, что прожитые десятилетия всего лишь миг, морок, незначительно мгновение, коих будут сотни. порождение ночи, отверженный, единственный в своем роде, повелевающий мраком, смердящий смертью и загробным холодом. преданный, не забытый, почитаемый, сильнейший. глупые, ничего не значащие слова, как и вся проделанная им за сотни лет жизни работа. все, чего он достиг, к чему стремился, чего постигал, было утеряно, бестолково растоптано и извращенно. он хотел стать живым, отбросить от себя липкое эхо ошибок, что волочилось за ним, словно побитая собака. перестать существовать, вернуть былые амбиции, власть, возможности, силу, которую боялись, пред которой склоняли головы. которая позволяла ему видеть цель, лучшее будущее, сопротивляться режиму вопреки и назло всем.

но у него многое отобрали, пронзили насквозь, вынудили начинать круговорот с самого начала. историю пишут победители, кривыми зигзагами перечеркивая все его достижения, изувечивая все хорошее, что он взращивал, прислуживая, варьируя, заставляя себя подчиняться. он ненавидел эти игры, не переносил ложь, которую твердил самому себе. самое большое предательство — лелеять ядовитые слова и тянуть себя за поводок, надеясь, что вот, в следующем поколении станет лучше, гриши окрепнут, их малая наука достигнет новых высот. он положил на это столетия. правильно ли сейчас так жить? скрытый замками, печатями, стараясь затеряться в толпе, жить обычной, ни чем непримечательной жизнью, сторониться шумных улиц и толп людей? сливаться с простыми смертными? он привык. он должен вспомнить какого это, стать серой массой, притворяться, натягивая маску, новую личину на свое лицо и жить, так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. его знали десятки военных, сотни гришей, невозможно перекроить собственное лицо, даже прилагая усилия. дарклинг не имя, а клеймо; синоним убийцы, врага народа, проклятье всей равки. александр — спрятан, забыт, вынужден растаять в хаосе прожитых лет.

в глуши хорошо, лишь шепот леса и легкий ветер. стук топора о сухие поленья, стрекот кузнечиков, да пенье птиц. журчание реки, ненавистное и искажающее солнце, да единение с собственными мыслями. никто не знал, что он выжил, собрал себя по кускам, вынудил бороться, хвататься за крохи жизненных сил. не чудо ли? что он смог, что у него получилось выстоять, побороть саму госпожу — смерть. морозов не верил в чудеса, он верил в стойкость духа, в важность бытия и в то, что еще не все свои дела довел до логичного конца. в глуши хорошо, там ты можешь бросить вызов самому себе. забыть о шелковых простынях, кричащем золоте, армии слуг и блеющих подчиненных. принадлежишь только себе, подчиняешься только своим устоям и законам. сходишь с ума лишь от собственных мыслей в непокорной голове. в глуши одиноко, дико и зыбко; там приходится выживать, замаливать грехи, каяться, возводить глаза к звездам и шептать себе обещанья. еще немного, совсем чуть — чуть и он позволит себе вновь встать на тропу войны, ему стоит только позвать своих преданных гришей. но где-то едкий, противный внутренний голос в подсознании кричал: «тебя забыли. ты никому не нужен. тебя похоронили и возвели в ранг святого. твой культ безумен, ничтожен. как и т ы. » весь мир разрушился под его ногами, разрушился и он. в неосязаемые частицы, став пылью и самым страшным грехом.

он уповал на то, что у него когда-нибудь обязательно появятся ответы на все вопросы. что он раскроет тайну этой жизни, своего собственного предназначения. терпи, терпи ведь терпение — шлифует, закаляет дух, никто все равно не спасет и не вытянет его из той помойной ямы, в которую он угодил. его никто не спасет, уже нет, — внутренний монолог разрывал шаблоны, — еретик взмахнул топором вверх и резко опустил его на скулящий кусок дерева. капли пота стекали по его спине и нещадно хотелось пить, но морозов не останавливался, увеличивая кучу для растопки. зима близко, в воздухе давно пахло снегом, но шаловливая осень, все не хотела уходить, отказывалась прощаться и он был благодарен ей за капли тепла, что позволяли ему подолгу находиться на улице. он дал себе срок до весны, шевелиться и что-то предпринимать, либо принять решение оставаться жить здесь на ближайшие пятьдесят лет. пока все, кто ему мешал, не отправиться на тот свет. он терпелив, он закаляет сталь внутри себя. он себя убеждал, себе врал, в нетерпении сгорал.

В эту ночь императору снился очень странный и необычный сон. Он видел неизвестную ему ранее страну,  которая была будто выкрашена в белый цвет. Снег. Много белого, чистого и прекрасного снега вокруг. Настолько много, что даже глазам больно смотреть на такую красоту вокруг. Моракс видел снег один раз в своей жизни, правда не в таком большом количестве. Тут должно быть холодно, но император не чувствует холода, несмотря на то, что на нем всего лишь надето темно-коричневое ханьфу с горчичными узорами в виде дракона. Вокруг сплошной снег и деревья, видимо он находится в лесу только к чему все это? Император надеется, что скоро он получит ответ на свои вопросы. А пока, пока он просто продолжит свою прогулку по снежному лесу. Во сне время никак нельзя отследить. Казалось, что этот лес бесконечен и какая-либо жизнь в нем отсутствует, но вот золотистые глаза заметили вдали какое-то движение. Похоже на человека. Точнее на ребенка. Да, это точно ребенок. Рыжие волосы и красный шарф выделяются яркими пятнами на белом фоне. Что этот ребенок здесь забыл? И почему он совсем один в лесу? Где его родители? Стоп, это ведь всего лишь сон, во сне может быть что угодно. Императору кажется, что ребенок появился в лесу не случайно, поэтому Моракс ускоряет свой шаг, чтобы предпринять попытку поговорить. Главное не испугать мальца своим видом. Ребенок кажется не замечает ничего вокруг себя, а целенаправленно идёт вперёд. Когда между ним и ребенком остаётся несколько метров, малец проваливается куда-то под снег. Моракс делает рывок вперёд — Стой! — кричит, вытягивая руку и падая на землю, смотря в пропасть, в которую свалился мальчишка.

На этом сон заканчивается и император просыпается и резко садится на кровати, приложив руку к груди со стороны сердца. Что случилось с тем мальчиком? Был ли это всего лишь сон? Потому что все выглядело очень натурально. Если он был чуть быстрее, он бы успел схватить его за руку, спасти и вытащить из этой пропасти. Неужели он виноват в смерти ребенка? Моракс переводит дыхание и мотает головой. Нет, это всего лишь сон. Этого не было на самом деле. Император накидывает халат и проходит в ванную комнату, где его уже ждала подогретая вода. Приводит себя в должный вид и переодевается к завтраку. Сегодня его как обычно будет ждать много государственных дел. После завтрака проводит совещание со своими министрами, потом слушает запросы от простых граждан, которые могут месяцами дожидаться, когда они попадут на аудиенцию к императору. После обеда у императора как обычно проходит конная прогулка по своим владениям, только в этот раз прогулка проходит не так спокойно, как обычно. Моракс замечает какое-то подозрительное движение в долине Гуйли. Иногда на их земли приходили разбойники, иногда появлялись разные монстры, которых оперативно уничтожали или судили и подвергали справедливому наказанию, но сейчас монстры были явно в чем-то или ком-то заинтересованы. Спешившись с лошади, император призвал свое боевое копьё. С монстрами он разобрался за несколько ударов и наконец смог рассмотреть вокруг кого они столпились. Рыжий парень, примерно лет восемнадцати на вид. Было в нем что-то знакомое. Будто император уже видел его раньше. Юноша был без сознания, поэтому Моракс осторожно поднял его на руки, а затем осторожно усадил его на лошадь, придерживая его от падения. В дворце Моракс распорядился, чтобы юноше предоставили лучшую гостевую комнату и чтобы еда, вода, чистая одежда, все было готово к его пробуждению. Сам император решил не покидать гостевой комнаты. Где же он видел этого юношу раньше?

барнс запрограммирован, заведен на самые базовые чувства и потребности. никакой любви, тоски и жалости? верно. послушный, исполнительный и такой верный солдат. скажи лишь пару волшебных слов — получишь универсальную игрушку. и ему будет плевать кто перед ним, отец, сын, брат, возлюбленная. оторвет голову, откусит зубами, выпьет все до капли и преданно заглянет в глаза. хочешь добавки, хозяин? я готов.
в его жизни последние семьдесят лет — это тренировки; приказы, идеально выполненные задания. жертвы идут калейдоскопом, трупы волочатся за ним кровавым путем, негде ступить, н е к у д а  отступить. все по расписанию: голос полковника, подзатыльники, мерзкие усмешки; его не стоит бояться, он под четким внушением. от него хотят одного, верно? чтобы тот делал все, что прикажут сверху. гидра. пять букв, в которых спрятан жуткий умысел. одна из голов бессмертна, сколько не руби, сколько не пытайся, на месте старой вырастет новая. они повсюду, их влияние и прагматичность вынуждают барнса покрываться мурашками липкого пота. он не справится один, сколько бы не пытался, как бы не сражался против системы. как бы не хотелось перевернуть все с ног на голову, у него всего одна голова и то, барахлит, сбоит и порой выдает такие мультики. страшно признаться, даже самому себе.

ему кажется, что он только вчера вылез из крио установки; будто вот-вот и он вновь услышит голос за спиной. и вновь забвение, темень и в итоге один результат: руки в крови, в глотке вкус пепла, а перед глазами горящий мир.

« желание, ржавый, семнадцать, рассвет, печь, девять, добросердечный, возвращение на родину, один, товарный вагон»

единственное, что его держит на этой земле — это жажда мести, желание уничтожить их всех, до последней молекулы, до самого плешивого и занюханного недо_генерала. кем бы они не были, чтобы не делали. его желание едино. но для начала нужно вернуть себя, заставить себя жить эту жизнь самостоятельно, чтобы никто не смог больше манипулировать им, брать его в руки словно марионетку. он обязан сложить себя заново, по кускам, малейшим пазлам и вынудить довести до конца. единственное, которое он хочет сделать сам.
найти ванду макфимофф — дело элементарное, девчонку никто не обучал прятаться и скрываться. а у него достаточно связей и просто невероятный дар убеждения, барнс всегда добивается чего хочет. даже используя простую улыбку; немного кровожадную, но кому какое дело. с зимним солдатом шутки плохи, он всегда идет до конца. это известно, прописанная истина.

диван в гостиной нежно-розового цвета, бирюзовые подушки с еле заметной золотой вышивкой. пушистый ковер, в который хотелось бы на досуге запустить босые ступни, десятки книг и журналов. ванда пленница собственного дома? барнс подобно обученной собаке изучает каждый угол небольшого и укромного местечка, ничего любопытного для себя не находит и возвращается в центр дома. так, чтобы она сразу увидела его, стоит переступить порог мнимого убежища. ключ поворачивается тихо, солдат не шевелится, закинув ноги на диван, он слишком удобно расположился, чтобы менять положение. зрачки наполняются рубиновым цветом и барнс ухмыляется на ее вопрос.
— жду тебя. очевидно же, — не предпринимая никаких действий, не убеждая ее ни в чем, мужчина просто склоняет голову набок, рассматривая девчонку с ног до головы, — нам нужно поговорить ванда. ты плохо спряталась и если я смог найти тебя, то и другим не составит никакого труда отыскать маленькую девочку, полную магии и возможностей. понимаешь?

важные слова, единственные, которые должны ее заботить. макфимофф не в безопасности, пусть она думает, что он хочет спасти ее.
— я буду благодарен, если ты не будешь применять ко мне внушение и всю прочую хрень, на которую ты способна. знаешь же, хотел бы я тебя убить.. — он опустил окончание предложение, глядя прямо ей в глаза. невольно убирая пряди волос с лица и обращая внимание на то, что девчонка невольно вздрагивает. страх — лучшее оружие; но не тогда, когда от мелочей зависит целая жизнь, — поэтому выдохни, у меня есть пара вопросов и если ты в итоге не захочешь последовать за мной, я оставлю тебя в покое. обещаю.
очень сильное слово из его уст; в подтверждение барнс поднимает руки вверх, ладонями к ней, показывая что безоружный и не готовый причинить ей вред. не готов пока что? да?

i. карандаши

виктория приносит яркие разноцветные карандаши — она стащила их из учебной комнаты, куда им троим запрещено заходить. принесла разноцветный альбом с чужими яркими, красочным рисунками.

вот семья стоит под обжигающими лучами солнца и поклоняется рогатому богу — у него в руках красные и желтые ромашки и он тоже улыбается своей клыкастой пастью. на другой странице под огромной радугой он разгоняет черные-черные тучи и маленькие человечки радостно поют песни. дальше — кто-то кланяется огромной серой статуе в храме. на коленях сидит маленькая фигурка томаса — юкка узнает его по рыжим кудрявым волосам и россыпи веснушек. томас в черной будто смоль одежде держит что-то красное в руках и оно светится ослепительным золотым светом.

— хочешь чего нарисовать? — у виктории мягкий бархатный голос и ее русые волосы щекочут его ухо, а еще она улыбается. легко и радостно.

он кивает и берется за дело: на последней свободной странице их бог сжирает сердце томаса и мерзко скалится из ночной мглы. руки виктории у его ног цепко сплетаются лентами и обвивают лохматые лапы не давая сдвинуться.

небо киноварью растекается за спинами.

через несколько дней юкка впервые узнает, что их бог ненавидит оскорбления, что он рассказал обо всем главному жрецу, что главный жрец обязательно должен преподнести урок маленькому непослушному апостолу. юкка узнает об этом стоя босиком на холодном деревянном полу храма в полумраке потрескивающих свечей. 



— раздевайся, — у главного жреца хриплый голос, от которого бросает в дрожь. юкка неохотно стягивает с себя простую черную одежду, — быстрее!

запах ладана скользит по мурашкам на голой коже.

ii. камни

едва нагретые солнцем камни от его дома [одного из самых больших и просторных в общине с бесполезными пустыми комнатами залитыми солнечным светом ; и c такими же удивительно темными даже в полдень ; деревянными стенами и огромной террасой ; дома, который возвышается в центре и находится на виду у всех ], выложенные дорожкой до самого храма, тепло, но остро впиваются в босые ступни.

— не торопитесь, — девушка за его спиной [он уже не запоминает их имена, да и за три месяца, которые она провела с ним, они разве что пару раз заговорили] нервно дергает его за край рукава и шепчет тихо-тихо, теребит волосы, собранные в косу и, оглядываясь по сторонам, добавляет с дрожью, — так положено. мне сказали вас не торопить.

а ему кажется, что если они не поторопятся, то он умрет в эту же секунду не дожидаясь исхода.

пыль поднимается под коленями десятков человек, когда они наконец-то подходят к храму. он идет среди растрепанных макушек и согнутых в белых одеждах спин. они царапают ногтями землю и она тут же забивается под ногти. кто-то особенно решительный поднимает взгляд и, охнув, шепчет «беда!», но этот его шепот в абсолютной тишине оглушительно разлетается и достигает ушей всех собравшихся. вся эта бесформенная человеческая масса с блаженными секунду назад лицами, теперь в ужасе начинает перешептываться и оглядываться.

он останавливается, толпа умолкает.
— пожалуйста, только не оглядывайтесь. вам нельзя, — опять нервно бормочет женский голос за спиной.
— что случилось?
— ваши ноги… — он опускает взгляд.
. . .

здесь всегда прохладно и пахнет воском и ладаном. от сладкого запаха кружится и болит голова и почти сразу начинает тошнить. в полумраке, когда сил не остается вовсе, его подхватывают под локоть и помогают дойти до алтаря. босые ступни оказываются на голом дощатом полу и половицы тут же жадно вбирают в себя красные следы.

острое лезвие ножа режет линии жизни и сердца на раскрытой ладони. кровь стекает в подставленную чашу. потом ее до краев наполняют кислым вином.

— пей, — они впервые встречаются глазами, — до дна.

он протягивает кубок и черный хлопок рукавов, скатываясь, открывает белые тонкие полоски шрамов. когда чашу уносят, закончив молиться, он вновь берет нож, вспарывает себе живот и достает сердце

«теперь оно твое»

iii. радость

она поет детскую песенку, которую пела мама. мамы давно не стало, но осталась эта песня.

солнечные блики, раскиданные кристаллами ловца солнца, бегают по комнате и путаются в ресницах спящего. ей нужно все ему рассказать, поэтому она терпеливо ждет со вчерашнего дня.

— о! вы проснулись? что он вам подарил? мне — язык. говорят, это к удаче.

если бы он не проснулся сам, ей бы пришлось разбудить его совсем скоро. как же ее это утомило. но теперь какое-то время апостол будет его проблемой.

она искренне рада.

если совсем честно, то он ее пугал...

- Я тоже так поначалу думал, что надо образумить его и всё такое. Но...забудь, просто забудь. Ни ты, ни я не дадим Мегуми то, что ему нужно. А Сукуна даёт. Хочешь бесплатный совет? Просто не лезь. Попытаешься надавить на Фушигуро и в ответ получишь нечто, чего ты очень не хочешь. - Юджи только усмехается в ответ на чужие слова. Он ведь и сам поначалу верил примерно в то же самое, думал, что донесёт какую-то очень правильную и важную мысль, которая вернёт парня на, как ему казалось, путь истинный. А потом просто понял чужие чувства. Принял чужую точку зрения. Сатору же сейчас просто наступает на те же грабли только в большем масштабе так сказать. Сложись всё чуточку иначе, он бы и сам сейчас остался на той стороне, защищая то, что ему дорого и наплевав на то, насколько всё это правильно. И Мегуми будет защищать. Любой ценой. А его будет защищать Сукуна. Это уравнение слишком простое для того, чтобы не суметь его решить, но вопрос лишь в том, что Юджи просто увидел другую картинку, понаблюдал за ситуацией с другой стороны.
Доносить всё это до Годжо? Пф, гиблая затея. Сильнейший хоть и с шестью глазами, но не видит очень простых вещей, потому что так же как и Итадори, заморочен на чём-то своём. Паззл в его голове просто сложен другим образом, то, что он верный лишь отчасти - вопрос уже другой. Они сейчас с Годжо как никогда похожи друг на друга. И в то же время находятся как будто на абсолютно разных сторонах спектра. Дорога та же, прогресс пути разный. Поэтому Юджи даже не думает никого трогать. Тем более, кого-то в чём-то переубеждать. Ему всё равно.
Слова учителя кажутся ему смешными. Эмоций не то что бы хватает на то, чтобы на это всё отреагировать, но по старой памяти улыбается. На него больше не действуют все эти вдохновительные и мотивирующие речи, которые должны заставить встать и идти причинять добро и наносить справедливость.
- Знаешь, а ведь то же самое можно и про тебя сказать. - Юджи наставляет на учителя пальцы, между которых зажата сигарета. - Сильнейший маг своего времени. Шестиглазый Годжо Сатору. Знаешь в чём различие между тобой и Сукуной? Только в стороне, которую вы занимаете. Ты опасен не меньше. Ну так, если просто отстранённо подумать. Не то что бы я защищал Сукуну или что-то такое, но ведь это факт. Кто остановит тебя, если ты слетишь с катушек? Пф, да никто. Я не могу предсказать будущее, честно, мне даже всё равно, но сейчас я вижу то, что вижу: воевать хочешь только ты. Я вот не хочу. Просто не хочу, понимаешь?
Наверняка это всё не те слова, которые хотел бы услышать его учитель. Тот самый человек, который защищал его от совета и не дал бездарно сдохнуть, будучи казнённым. Но в какой-то степени Юджи кажется, что именно это было бы самым правильным решением. И сейчас этот человек ждёт того, что Итадори примет его сторону. Его вот как-то просто по-человечески очень жалко. Потому что наверняка сильнейший не прохлаждается и занят чем-то важным, наверняка он тоже нуждается в поддержке и плече, на котором можно опереться. Чувствовать, что он не один против всего мира. Но вот Юджи не может стать этим плечом. Не в том настроении, не в том состоянии, не так уже смотрит на мир, чтобы делить его на чёрное и белое. И, что самое главное, не намерен драться. Хочет просто жить. Без всей этой ответственности. Без горы трупов за плечами. Без лишних мыслей о том, правильную ли сторону он выбрал. Просто жить. В лучшем случае - защищать самого себя, не более того.
Он продолжает качаться на стуле, смотря на чужую руку. Пожимает плечами и хмыкает, делая очередную затяжку. Не будь он сейчас погружён в своё состояние, наверняка бы нервно и истерично расхохотался, но сейчас всё это продолжает вызывать самую обычную улыбку, не более того.
- Я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Очень хорошо понимаю. Но ты не прав. Тебя нет, Сатору. Я знаю, что у тебя своих забот по горло и не обвиняю ни в чём, но позволь задать вопрос: где ты был тогда, когда нужен был больше всего? Нет, ну я знаю ответ - решал проблемки. Но, понимаешь, ты был нужен вот тогда, когда было тяжелее всего. Когда я каждый день убивался, чтобы не думать ни о чём. Ты был нужен тогда, когда на нас с Фушигуро напали. Ты был нужен тогда, когда у меня мир ушёл из под ног. Когда меня пытались убить маги. Когда я сбежал от всего мира, потому что перестал понимать куда иду. Когда я снова убивался день за днём, убивая проклятья пачками. Вот тогда ты должен был прийти и сказать, что у меня есть ты. А сейчас... - Итадори снова затягивается, опуская стул на все четыре ножки и смотря учителю в глаза. - Ты просто снова появился и толкаешь мотивационную речь. Говоришь, что я кому-то что-то должен. А знаешь что будет дальше? Я знаю. Ты просто свалишь опять, поставив галочку в своей голове, что обозначил присутствие. В тот момент, когда мне больше всего стало наплевать на то, один я или нет.
У него не получается прямо таки обвинять. Юджи просто озвучивает то, что крутится в его голове. Тупой набор фактов о том, как он всё это видит. Но упоминание деда как будто бы даже задевает, потому что в этом он видит исключительно манипуляцию. Итадори просто срал на всю эту войну. Он уже бездумно один раз ломанулся в этот мир и вот к чему всё это привело. Сделало ли это его счастливым? Боже, нет. Ни капли. Стресс, потери, нервные срывы, ужас от происходящего и от того, что по его вине гибнут люди. Отличный стартовый набор.
- Если Сукуна уничтожит старых кляч, которые открыли на нас охоту, честно, я буду одним из первых, кто пожмёт ему руку и скажет спасибо. Я не буду участвовать во всём этом, Годжо. Просто не буду. Не хочу. Понимаешь? И Сёко не нужна. - Он смотрит на свой обрубок руки и ему всё равно. - Я привык, мне нормально. Её уже восстанавливал Сукуна. Мегуми несколько раз порывался. Мне нормально. Без руки, без войны, в которой нет смысла. Я просто выбираю свою сторону. Не собираюсь драться ни с тобой, ни с Сукуной, ни с Фушигуро. Не хочу смотреть на то, как рядом со мной кто-то умирает и думать, что во всём этом моя вина, что это у меня не хватило сил защитить. Разбирайтесь сами, без меня. Воевать за тех, кто открыл на меня охоту, желания, знаешь, никакого. Разберись для начала с советом, пока они не положили всех доступных магов в охоте на кого-то вроде меня и Мегуми. - Юджи усмехается. Всё же это в высшей степени забавно. И наблюдать за всем этим вот так, без эмоций, на самом деле даже в какой-то степени интересно.