Икарус происходящее не признает, для Сольвейг все произошедшее, до появления Бена — очевидное, не будет же настолько испуганная дама ещё и лгать им, зная, как все это может для нее закончиться. Соль крепко сжимает ладони и разжимает, слушая весь этот разговор и попытки найти оправдания. Не читал он никакую газету, Соль в этом уверена, не могла же она сквозь хныканье ребенка не услышать, как Икарус вернулся домой. Домовики головой мотают, подтверждая слова о том, что никого они не видели, что здесь был только мистер Огден и некая мисс, которая теперь взирает на происходящее со страхом, который постоянно смешивается с удивлением на ее лице. Ей кажется, что здесь все, кроме домовиков, не в себе, что в следующий раз, когда кто-нибудь решит угостить ее огневиски, она сотню раз подумает — соглашаться ли. Она не была уверена в том, что отсюда получится выбраться живой, но сейчас, находясь в ловушке, ей остаётся лишь только ждать неизвестного для нее исхода.
Огден предлагает открыть окно, на что Соль фыркает, подходит к окну и распахивает его так, что ставни ударяются о наружные стены дома, с грохотом рикошетят обратно, из-за чего домовики вздрагивают, поджимают уши, а один из них просит Миссис Огден быть аккуратней со ставнями. Соль разглядывает свое кольцо на пальце, которое она не снимает, говоря самой себе о том, что ей оно просто нравится, красивая безделушка, откидывая из головы мысли о том, что ей, несмотря на происходящее, нравится быть Миссис Огден. Икарус уже открывает соседнее окно, будто он надеется не обнаружить в кармане своих брюк обручальное кольцо, будто он до сих пор пытается доказать, что все нормально, что все вокруг лгут, а он прав. Соль даже не удивляется, когда он выуживает из кармана кольцо, она смотрит на него с ненавистью, нельзя срываться еще больше, позволять тумана уносить ее дальше от реальности.
— Это письмо, — она кивает на чистый лист бумаги, говорит с неуверенностью, будто там, возможно, и есть некое скрытое послание от посторонних глаз, - то, которое ты нашел на окне и привел меня сюда, — она смотрит на домовиков, которые напряжены и ждут, куда дальше повернет ситуация, — а кольцо ты снял, когда я заметила его у тебя на пальце, после этого ты сказал, что вдовец, - она осторожно присаживается на диван, чувствуя, как боль в бедре все еще слишком пронзительно, морщится, вытягивает руку, касаясь запястья Икаруса, — пожалуйста, Бен или кто бы ты ни был, — она не уверена в его имени, как и в его вменяемости, — прошу, отпусти, — пока Клара просила Огдена выпустить ее из этой комнаты, Сольвейг, громко хлопнув дверью, вышла из комнаты. Один из домовиков решил сходить за ней на случай, если та решит, в порыве злобы, уничтожить половину поместья. Женщина, вздрагивая от резких звуков и порывистого ветра за окном, все смотрела на Огдена умоляюще, надеясь заполучить хотя бы кивок головы, который значил, что она свободна.
Сначала раздается громкий крик, который заставляет домовика обернуться, а второго через пару секунд уже явиться в комнате пленницы, тот смотрит перепугано на Огдена, — хозяин Икарус, — он все глазами, занимающие половину его лица, хлопает, указывает на выход из комнаты, — там Миссис Огден и ребенок, - он тяжело дышит, будто слишком быстро бежал по лестнице, - он мертв, - заключает он так, будто сам плохо в это верит, — и записка, - он передает Огдену клочок пергамента, на котором выведены инициалы Бена, — но хозяин, — он отходит  чуть дальше, — я уверен, что в доме больше никого не было: только вы и Миссис Огден, еще эта женщина, - он указывает на Клару, — но она всегда была здесь, она не могла выйти, точно вам говорю, - Соль, в это время, тормошила ребенка за плечи, пытаясь его разбудить, не полностью осознавая то, что произошло. Она оставила его спать, он точно уснул, он не был мертв, Сольвейг всегда его проверяет, дышит ли он, боясь, что где-то и что-то могло пойти не так, в этот раз проверка не увенчалась успехом. Когда осознание того, что тот не проснется, полностью пришло к ней, она, схватившись за голову, быстрым, уже затуманенным взглядом, пыталась понять, что с ним могло произойти. Она обнаружила его в кроватке, взяла на руки, все как и обычно, но глаза он не открыл, как и признаков жизни не подавал. Соль думала о том, что могло что-то проглядеть, что туман, незаметно для нее самой, накрыл ее до такой степени, что она его убила. Сольвейг не видела записку, ее первым обнаружил домовик и тут же показал Огдену.

- Вставай, ты опоздаешь на работу, - да, Лео было тридцать пять лет, но с того самого дня, как он появился на свет, а у Ровены появилась необходимость в заботе о нем, не изменилось ровным счетом ничего.

- Мне ко второй, - пробурчал Лео, переворачиваясь на другой бок и закрывая голову подушкой.

В этой игре, происходящей каждое утро, ничего не менялось тоже. Ровена всегда совершала три попытки разбудить Лео, он всегда игнорировал их, а потом в дело шло заклинание проливного дождя. Маленькая тучка появлялась под потолком, сверкая молниями и клубясь, словно живая, чтобы, громыхнув пару раз до трясущихся стекол в окнах, пролить на голову Лео половину месячной нормы осадков Великобритании. Иногда Ровене казалось, что ему это нравится. Объяснить иначе, почему он терпел это каждое утро на протяжение многих лет, она не могла. Ей, впрочем, это нравилось безусловно, помогало настроиться на нужный лад с самого утра. Читать газету за чашкой кофе под аккомпанемент из криков младшего... было в этом какое-то особенное извращенное удовольствие.

- Ровена! - он влетал в кухню, мокрый и разъяренный, всклокоченный, помятый, и становился посреди помещения в самой, как ему казалось, грозной позе, заставляя Ровену умиляться, потому что напоминал семилетнего себя в дни ранних поездок, когда будить его приходилось этим же самым способом, - о, завтрак? - и переключался с одного настроения на другое по щелчку пальцев, - а пончики есть?

Она качала головой, заставляла пончики материализоваться на столе взмахом волшебной палочки, и заканчивала завтрак под рассказы брата о том, что ему снилось, как он планирует провести день и как сыграли "Селькиркские скитальцы" на прошлой неделе. Ну, или как там называлась команда, за которую он болел... Такой была их повседневная жизнь. Привычная уютная рутина, полная любви и взаимной заботы. Дни шли своим чередом, бесконечным калейдоскопом одинаковых стеклышек, сменяющих друг другом, пока один какой-то, лишний и не похожий на остальные, не разрушал всю картину... Таким оказался двадцатый день мая тысяча девятьсот восьмидесятого года. День, когда рухнуло все.

Теракт на Трафальгарской площади застал Ровену на рабочем месте. В Министерстве творился настоящий хаос. Все подразделения Департамента охраны магического правопорядка были подняты по тревоге и мобилизованы вне зависимости от того, на каких задачах специализировались в обычное время. Ровена только и успевала, что получать новую информацию о погибших и пострадавших, прилетавшую на листах бумаги, свернутых в форму самолетиков. Все это казалось каким-то бредом, абсурдом, будто бы даже игрой, но таковой не являлось. У нее не были ни единой свободной минуты, она сверяла списки, обновляла их, собрала отчеты работников, координировала работу всего Департамента, передавая информацию из одного конца в другой, пока Глава Департамента, временно исполняющая еще и обязанности Министра магии, по совместительству ее подруга Миллисент Бэгнольд, принимала важные решения и раздавала ценные указания. Конечно же, у нее не было времени проводить встречи и заниматься приемом посетителей, а у Ровены не было совершенно никакого настроения оставаться вежливой в ответ на неприкрытое хамство.

- Немедленно в этом кабинете вы можете получить только одно: выйти вон - дверь всегда открыта. Министр сейчас занята и никого не принимает. Всю важную информацию вы обязаны сообщить мне, милочке, я передам министру все по-настоящему важное. Это ваш ребенок? - Ровена свела брови к переносице и посмотрела на мальчишку с беспокойством: он был измазан пылью и грязью, а в глазах его читалась растерянность и полное непонимание происходящего, - как ты себя чувствуешь? Ты знаешь этого человека? Он - твой отец? - отчего-то ей казалось, что она уже знает ответ на этот вопрос, - иди сюда, надо тебя отмыть. Если вам нечего больше сказать, вы свободны. Приходите в другое время, когда мир вернется на круги своя, - тон ее голоса звучал строго и звонко, не предполагая споров и возражений.

И для посетителя было бы лучше, чтобы у него хватило мозгов это понять.

Воздух давно потерял былые оттенки, вернее отсутствие всяких оттенков, ныне в нем всегда тлеет присутствие чего-то зеленого. На ощупь это могло бы быть похоже на мягкий мох, приляг и заснешь в знойный, удушливый день, среди влаги лесной чащи. И ты ложишься, убаюканный колыбельной потоков зеленого тумана, ты ложишься, пока тело все еще бодрствует, подобно кукле на тонких веревках поддаешься мановению невидимых рук. Икарус сомневается, Икарус оставляет след от зубов на большом пальце, закусывая его нехотя, очередной нервный жест или непонятная воля навеянная первозданной непостижимостью или чем-то вроде. Его взгляд блуждает, встревоженный не от того, что чей-то мелкий ублюдок больше не дышит, но от того, что кто-то вот так просто может сделать это с кем-то в их доме. Вернее в доме Розье, здесь ему рады никогда не были, никогда и не будут, сколько бы он не старался, сколько бы не пытался доказать Мерлин знает кому, да хотя бы себе, что он в состоянии позаботится о своей семье. Но даже с собой выходит хуево, когда стоит продрать глаза и в тебя летят претензии, в духе, что эта за шлюха. Самое неприятное в этом то, что, сколько бы шлюх у него до этого не водилось, но эта то к нему отношения не имела, ладно бы обвинения были оправданными. Может стоит с ней развлечься, чтобы все это хотя бы имело под собой почву? Что терять то?

Взять хотя бы Сольвейг, можно ли ее потерять, если там и терять то уже нечего. Есть ли смысл в коробке со спичками, если внутри пусто, если огонь обречен быть лишь вспышкой воспоминания, тлеющей в горстке пепла. Этот пепел на манер песка влетает ему в лицо, когда Соль повышает голос, заставляет сморщится от ее голоса. Это вроде четко отработанного плана, он уже знает как реагировать: успокоить, сказать, что все это нереально, провести ладонью по голове. Только вот обычно он куда более уверен, в том, что говорит, а сейчас и сам сметен, едва не поддаваясь ее настрою.

- Это не ты, это туман, - он решает не спорить с тем, что ребенок умер. Пожалуй, лучше дать ей смириться с произошедшим, - Может, в этот раз он кричал слишком сильно? - Огден пару раз заставал Сольвейг за тем, как та накрывает его одеялом слишком плотно, как сжимает руками слишком сильно, он даже думал, что той все же хватит духу расправиться с ним, но каждая такая сцена вовсе не оканчивалась логичным финалом. Младенец продолжал требовать внимания, Соль искала методы дать ему это внимание наиболее эффективно, а Икарус смотрел на это и думал: какого хуя его жизнь похожа на сранный цирк.

Он игнорирует локти, которыми Соль пытается его оттолкнуть, сжимает ее плечи крепко, пока ребенок переходит из рук в руки, усаживая на кровать, склоняясь над ней. Все это наопминает какое-то бесконечное дежавю, он уже и не понимает, где его начало, а где конец, Икарус уже и во снах видит, как жена пытается убить то себя, то его, то очередного домовика. В этих снах, однако, и ребенок есть и даже живой, в отличии от того, что обмяк мешком картошки в руках домовика, который немногим больше того тела, которое держит. Огден не силен в том, чтобы успокаивать правильно, он делает это всегда по-своему, стихийно, обходя всякие лекала, которые бы не помешали. Ведь и спросить некого, что делать, если твоя новоиспеченная жена долматин с бешенством, те, кто мог хотя бы немного помочь - покоятся в могилах или просто не хотят его видеть. И Огден это почти понимает, почти, но не до конца, чаще побеждает эгоизм, отчаянье, в котором его бросили, будто в кочан с ядовитой жидкостью.

- Не знаю, - стоило бы сказать, что это не она, но почему-то Огден теряется, когда эльф так вопросительно на него глядит, когда все глядят на него в похожем ключе. Эльф хочет еще раз напомнить о том, что в доме никого постороннего не было кроме красивой дамы, но Икарус его сразу же прерывает, - Я понял. Можешь уже заткнуться? -  Огден боковым зрением замечает засохший след крови у младенца на шее и это кажется странным. Где-то между удержанием Сольвейг в пределах кровати и сведением бровей к переносице, он обнаруживает, что в районе предплечья саднит глубокая царапина, что наводит на странные мысли. Он натягивает рукав халата сильнее на запястье, отрицательно мотает головой на вопрос Сольвейг, - Нет, конечно. Мне что делать нечего убивать твои игрушки? - он говорит это без доли сожаления в голосе, ему не понять ее сетований по куску мяса, который связан со всем плохим, что произошло в их жизни за последние пару месяцев, - Послушай, Соль, мы найдем тебе нового. В каждой подворотне валяется по куче брошенных младенцев. Может, - он как будто ребенка утешает, чью куклу испортили. Примерно таким ему это и видится, -  он сам умер? Знаешь, дети они не такие уж и живучие. Ты же ведь не знаешь, что им нужно? Может не доел какой-нибудь капусты, - едва ли, конечно, младенцы питаются капустами, но откуда это знать человеку, для которого все знания о детях заканчивались на то, что те шумные и вечно в дерме, - Давай превратим ту девушку, - что сидит в соседней комнате в пробитой ногой, - в ребенка? Это ведь не сложнее пирогов из тарелок? - а когда она успокоится и перестанет быть потенциальной угрозой для всех, кто находится в радиусе пары метров, а может и больше, Икарус обязательно укажет ей доступный путь, который неизбежен в случае появления нового ноющего уебка.

Это очередное помешательство затянулось, от него тошно, всю выворачивает, может, ее и вправду вывернуло там, на полу в хижине, когда ее пнули в живот в очередной раз, а она из последних сил старалась прикрыть его руками, пока ужин не вышел наружу, она слышала их громкий смех в этот момент, то, как ее тянули за волосы, хватая за самые корни, сжимая и стягивая, но у Соль уже выходило больше пищать, чем кричать в тот момент. У нее и сейчас сил не было, пробегающая по телу дрожь заставляла растирать самой себе руки, кажется, Соль и той женщине, которую она никогда и не видела, было жарко, а вот ей было слишком холодно, ей казалось, что она видит исходивший из ее носа пар при дыхании, да почему здесь такой мороз. Огден говорит, что он не понимает, но и она тоже, но смотреть на это неприятно, она сжимает голову руками, сдавливает в попытках выдавить из нее происходящее, будто это помогло ей хотя бы раз. Ей кажется, что она кричит, заглушая громкие вздохи, на деле же ее едва слышно, она, сидя на полу, упирается лбом в пол, который кажется еще одним айсбергом, она жмурится, надеясь, что это сможет остудить ее сознание, но мурашки по телу бегут лишь яростнее, холодно.

Она не сразу замечает, что женщина покрывается темными пятнами, что слезы ее отдающие трупным запахом, градом стекают на грудь, Соль замечает это лишь тогда, когда появляется еще несколько голосов, заставляющих Соль поднять голову. Ей жутко от того, что эта женщина выглядит так, от того, что дети задыхаются, хватаются за шею, как быстро они синеют, приобретая похожие трупные пятна на теле, как у их матери. Соль никого из них не убивала, она даже не знала их, она понятия не имела, кто все эти люди и знать не хотела, она хотела выбраться из собственной головы, скрыться как можно скорее, спрятаться под одеяло с головой, вжаться в стену и задержать дыхание, будто чудовище, поселившееся внутри нее, не сможет ее найти. Не сдернет с нее одеяло, не потащит за ногу в очередной поток сумасшествия, сколько бы Сольвейг не пыталась хвататься за доски на полу, оставляя на них слезы от ногтей, сколько бы собственной крови она не оставляла в этот момент, он все равно был сильнее. Она всегда пыталась вырезать его из себя, как паразита, слишком глубокого засевшего в организме, сколько дырок она проделывала сама в себе, уверяя, что она видит эту зеленую хуйню, вот сейчас он бежит у нее по руке, нужно скорее хвататься за нож и резать как можно глубже, чтобы дотянуться. Сольвейг встречала лишь кость, кровь и боль, но то, что удалось создать итальянцем, продолжало жить внутри нее, царствовать в ней, не беспокоясь о том, как во всем этом живется самой Огден.

Дети задыхаются, закатывают глаза, кашляют кровью, пока тот, что еще один Огден, рыдает рядом с ними, как дети, безысходно хватающие свою умирающие мать за шею, умирают вслед за ней. Соль головой мотает, но глаза ей закрыть туман не позволяет, лишь сильнее распахивает их, чтобы она точно все видела, чтобы она не пропустила ни одной детали.

- Я в этом не виновата, - Соль говорит тихо, пока слезы отчаяния не начинают литься по щекам, заставляя ее щипать кожу на ногах, будто эта боль отвлечет от другой, та, что накатывает изнутри, в которой задохнуться можно, как сейчас задыхаются дети Бена, - я ничего не делала, - кроме того, что решила сама отправиться по душу итальянцев, обрекая тех, кто когда-то были друзьями Огдена, на смерть, спасая оттуда только его, так как остальные волновали слабо, на остальных было плевать. Если бы нужно было бы, она бы убила каждого из них, если бы это позволило бы им с Икарусом выбраться живыми, Сольвейг к ним ничего не чувствовала, она знать их не желала, для нее они всегда были лишь жалкими и ничтожными болванчиками, как и она для них всего лишь огденовской сучкой.

Женщина, еще секунду назад лежавшая на полу, оказывается напротив Соль, смотрит на нее в упор. она чувствует дыхание зловонное, та хватает ее своей посиневшей рукой за горло, поднимает с пола, а Сольвейг остается лишь раздирать ей руки, чтобы та отпустила, но кожа жесткая, не прорваться, - жаль, что мой муж так и не убил тебя, - она отбрасывает ее в сторону, Сольвейг на секунду попадает в мрачное и затхлое помещение хижины, видит силуэты темные неподалеку от себя, а после вновь попадает в эту комнату, - и она стоит того? - женщина с запавшими щеками непонимающе смотрит на Икаруса, - стоит всех твоих друзей и их семей? - она ссохшимся пальцем указывает на своих все еще задыхающихся детей, - твоего бизнеса, в который ты так рвался? - боль сквозит в ее взгляде, - мы все, все твои друзья умерли из-за нее, Икарус, очнись, - теперь вместо жены Бена, его трясет сам Бен, чье лицо тут же меняется на лицо Огдена, - сколько бы ты ни пытался сопротивляться, я доберусь до Сольвейг, а потом начну подавлять тебя лишь сильнее, - он усмехается, хотя его лицо все еще мокрое от слезы, - ты даже не догадываешься ни о чем, думаешь, что с тобой такого точно не может происходить, - комната двигается сначала медленно, но начинает набирать обороты, кружится сильнее, пока вместо помещения мелькают картинки разные: вот Огден и Клара, Огден рассказывает ей о том, что вдовец, снимает с пальца кольцо и прячет в карман, вот он на могиле жены и детей Бена, склоняет голову над пригорками земли, убивает ребенка вновь и вновь, пока Сольвейг ничего не подозревает, Соль лишь кружится вслед за бесконечными картинками, - он даже не догадывается, - раздается голос неподалеку, - теперь и тебе кажется, Икарус? А ты еще безумной называл свою жену.

didn't you love anything?

Сколько бы милая маменька не жужжала на ухо, что боль не будет длиться вечность, у Чэрити Бёрбидж на этот счёт были свои рассуждения. Каждое утро, разглядывая нарисованные звёздочки на потолке её старой комнаты в родительском особняке, она не могла не находить взглядом созвездия, что украшали иссиня чёрное небо Английского канала в вечер их свадьбы. Удивительно, как в комнате, где его никогда не было, можно было заметить его во всём — эти, казалось бы, мелкие детали, вроде точек на белой побелке, пожелтевшие конверты с её именем, и красный кардиган, что висел на кривом гвоздике деревянной двери, успевали заставлять рану саднить вновь и вновь, ещё раз напоминая о том, что его больше нет. Проведя последние три месяца после его смерти в состоянии, что больше походило на агонию, чем присущую этому событию депрессию, Чэрити все-ещё Бёрбидж едва ли не успела прослыть алкоголичкой в местном магазинчике с элитными винами со всех уголков света. Когда мир весь перекошен, словно в кривом зеркале, изображение становится нормальным только тогда, когда посмотришь на него сквозь дно бутылки. Разлитый по бокалам алый напиток заменил поток слёз, которые помогали ей уснуть раньше, но даже ему было не под силу стать целебным зельем, которое способно заставить её забыть о том, что случилось. Впрочем, здесь, в окружении родных и вне квартирки неподалёку от Косой Алееи дышалось всё равно в разы проще и, хоть боль и не проходила, с тем что от неё осталось, кажется, можно было жить.

Закалывая волосы в хвост заколкой, что была её свадебным подарком от одной из подружек, Чэрити нахмурила брови и достала из тумбы волшебный крем из гранатовых семечек, чтобы нанести его под глаза и хоть как-то скрыть общую бледность и недосып, с которыми устраиваться на новое место работы уж точно было нельзя. Ей до сих пор было сложно поверить, что попытки отыскать волшебника, что способен избавить её от воспоминаний и наложить долгожданное «obliviate», пускай и не самым законным способом, привели её к удивительной девушке, что, проникшись её отвратительным состоянием, то ли из сочувствия, а быть может из банальной жалости, пригласила её попробовать себя в чем-то совершенно новом. «Эрида Спенсер-Мун» — гласила аккуратный почерк на небольшой записке и адрес теплиц, куда ей нужно было прибыть уже сегодня. Волнующе.

— Мам, я сегодня буду позже, — некогда звонкий голос звучит глуше, потому когда мама с кухни отзывается таким же непонятным голосом, Чэрри закрывает входную дверь и, вновь перечитывает бумажку, вдоль и поперек изученную за последний два дня. Для себя брюнетка чётко решила, что предыдущее место работы навсегда станет горьким напоминанием о том, что случилось в её жизни, а потому это изменение, казалось, продиктовано самим Мерлином, ведь за те несколько лет жизни с мужем, во многом из-за его состояния ей пришлось практиковаться в травологии и зельеварении на уровне с учёбой в Хогвартсе. Окунуться в работу, чтобы забыть обо всем — звучало как грустный, но довольно рабочий способ, чтобы отвлечь собственный мозг от безликого созерцания того, как жизнь утекает сквозь пальцы. Упускать эту возможность в её планы уж точно не входило.

Исходя из того, что правила хорошего тона предписывают волшебникам не аппарировать прямо в дом к другим волшебникам, а появляться где-нибудь невдалеке и последние несколько метров проходить пешком, Чэрити не рискнула подбираться достаточно близко и уже десять минут шла по намеченному маршруту, изредка сворачивая, как ей казалось, не туда куда нужно. Когда Бёрбидж наконец добралась до нужного места, перед ней предстало небольшое строение, утопающее в зелени. Густые вьющиеся растения обвивали стены, а сквозь стеклянные окна теплиц пробивался мягкий свет, однако, стоило ей произнести пароль в самом конце помещения, как защитный барьер вынудил её желудок сделать сальто и к горлу подкатил приступ тошноты, который она мужественно подавила, завидев тонкий силуэт девушки, что её пригласила.

— Здравствуй, Эрида, — тут же выудила девушка, словно они были знакомы уже много лет. — Рада тебя видеть. Извини, если я опоздала, здесь всё так непривычно.

Помещение внутри было ещё красивее, чем снаружи, однако, совершенно меркло перед красотой самой мисс Спенсер-Мун — вспоминая тот случай, что свел их вместе, только сейчас она успела рассмотреть девушку напротив в деталях. Эрида была воплощением природной гармонии, её глаза отражали мягкость листвы, что обрамляла теплицы. Тонкие пальцы, наверняка занятые сортировкой и уходом за травами, казались продолжением растений, с которыми она работала, что в свою очередь было так же диковинно — если бы Чэрри была её парой, пожалуй, сделала бы всё, чтобы её белые ручки никогда не марались в земле.

Оглядывая вокруг, она подметила  горшки с растениями, многие из которых Чэрити могла опознать, но о магических свойствах которых пока не знала всего. В воздухе витал приятный аромат трав и цветов, смешанный с чем-то едва уловимо сладким.

— У вас здесь так уютно, — усаживаясь на стул, Чэрити Бёрбидж натянула на губы дежурную улыбку и охотно кивнула, — Воды, пожалуйста.

Чэрити глубоко вздохнула, чувствуя, как воздух наполняет лёгкие, смешиваясь с ароматом свежих трав. Она понимала, что её ответ важен, возможно, даже определит всё, потому взглянув на руку Эриды, что протягивала ей пергамент, она поймала себя на мысли, что впервые за долгое время чувствует что-то большее, чем просто боль и пустоту.

— Я ждала от жизни многого, — начала она, подбирая слова так, чтобы они отражали все её чувства. — Когда-то я верила, что каждый день приносит новые возможности и радости. С мужем мы мечтали о многом, строили планы, и казалось, что у нас впереди целая вечность. Но теперь... Теперь я просто хочу найти способ снова чувствовать себя живой.  От этой работы я жду не только возможности избавиться от воспоминаний, — продолжила Чэрити, — но и надежды на то, что здесь я смогу вновь найти себя. И, возможно, именно здесь я смогу обрести новый смысл.

Она замолчала на мгновение, вспоминая о своей отчаянной попытке забыть прошлое.

— Что касается Черного рынка, — произнесла она тише, — я искала способы стереть свои воспоминания, чтобы избавиться от боли. Я знала, что это опасно, что это неправильно, но мне казалось, что это единственный выход. Я встретила человека, который обещал помочь, но в последний момент всё сорвалось и я не смогла решиться на этот шаг. И тогда, в тот самый момент, когда я была готова опустить руки, появилась ты.

Сжав обе руки в кулаки, нервно фокусируясь на конверте, она с улыбкой приняла стакан воды и чуть откинулась назад.

— Я знаю, что у меня нет оконченной стажировки в смежной области, но я много где преуспела… Во многом благодаря уходу за мужем. И во многом в моём успехе помог врач с Мунго, который был нашим колдомедиком. Но, клянусь… Я научусь, многие в 22 только начинают задумываться о карьере… Так что, я готова на любой тест.